У доктора Бори на балконе был домик, небольшой, но уютный и устроенный так, чтобы из него не хотелось выходить. А бельчонок как раз собирался выйти, погулять, съездить куда-нибудь на мотоцикле. И, дождавшись, когда все с балкона ушли, он выпел из домика, походил по балкону. Заглянул в комнату: где же у них мотоцикл? Мотоцикла нигде не было.
Глянул вниз с балкона, а там Ленинградская набережная. Если по ней прямо идти, можно дойти до города Ленинграда. Но вниз на неё не прыгнешь — третий этаж И ходит бельчонок по балкону из угла в угол, как Ленин в картине «Ленин в Октябре». Правда, картины он не видал, просто сравнение напрашивается.
Походил, посидел. Смотрит вниз с балкона, как прохожие идут по Ленинградской набережной, и думает: почему они все там ходят, а не сидят у доктора на балконе? Почему собаки бегают, а не сидят у доктора на балконе? Умный был: с балкона, а так глубоко в жизнь проникал.
Проникал, проникал, а потом и прыгнул на соседний балкон, в надежде допрыгать до мотоцикла. Так и прыгал с балкона на балкон, пока они кончились. Куда деваться? Прыгнул на дерево, а там ворона с длинным носом, который она всюду суёт.
— Что, пацан, на свободу вырвался? Только зря старался, на свободе свободы нет. Захлопал бельчонок глазами. При таких мудрёных словах не только глазами захлопаешь.
А ворона, не подбирая доступных его возрасту выражений, сказала по-взрослому:
— Твоя свобода внутри тебя.
Попытался бельчонок заглянуть внутрь себя, но не получилось. Тогда он прошёлся взглядом по своей поверхности и вздохнул:
— Маленький я какой-то. В таком маленьком разве большая свобода поместится? У нас на балконе и то поместится больше свободы. У меня в домике — и то поместится больше свободы.
И попрыгал обратно, чтоб в домике на свободе пожить.
Но не допрыгал. Свобода, которая не внутри, очень запутанная, попробуй в ней найти правильную дорогу. В картине «Ленин в Октябре» Ленин ходил из угла в угол, но правильной дороги так и не нашёл.
— У нас тут один сорок лет водил народ из угла в угол, а нашёл ли дорогу правильную, до сих пор неизвестно, — сказала Пустыня.
— Летит время… — вздохнула Пустыня. — Не успеешь оглянуться, тысячи лет как не бывало. Ты не знаешь, почему оно так быстро летит?
— Это всё от скорости жизни. Там, где я жил, была такая история. Ехала Скорость на велосипеде, а Время неизвестно на чём. Но тоже быстро.
Не нравилось это Скорости. И чего ему надо? Путается под ногами, ехать спокойно не даёт.
Поехала быстрей, чтоб оторваться от Времени, а оно тоже припустило. Неизвестно на чём. По крайней мере, Скорости с её велосипеда не видно.
Пересела на автомобиль. И сразу в несколько раз выросла. Ну, теперь-то, думает, Время её не догонит.
Едет на автомобиле. Выжимает самую большую скорость. Но и Время выжимает неизвестно из чего. Скорость прибавит газу — и оно прибавит столько же. Откуда у него что берётся.
Пересела на поезд. Самый быстрый, курьерский. На котором курьеры ездят. И что ты думаешь? Время тоже поехало на курьерском неизвестно чём. Неизвестно что, но что-то явно курьерское.
Полетела на самолёте — а куда денешься? Самолёт — это не только быстро, но и высоко. Пускай её Время на такой высоте достанет. Да и сама она в небе уже не та: выросла так, что в самолёте еле помещается.
Но и Время, вы только на него посмотрите, тоже откуда-то в небе взялось. И летит без ничего, вот-вот на землю шмякнется. Откровенно говоря, у Скорости на это вся надежда.
Нет, не шмякается Время, летит.
И тут уже Скорость не смогла сдержать любопытства:
— Послушайте, Время, на чём это вы летите?
Усмехнулось Время на полном ходу.
— Я, — говорит, — лечу на твоей скорости.
— Как это на моей? Почему на моей?
— Потому что потому. Ты разве не заметила? Я же лечу тебе навстречу. Чем ты быстрей, тем я быстрей навстречу. Сбавь скорость — и я полечу медленней. А то пересаживайся на велосипед, и опять двинемся медленно, как бывало.
Вздохнула Скорость: где он, тот велосипед! Хорошо на нём ездилось, но обратно не пересесть. Теперь на нём давно внуки ездят.
— А что оно такое — время? — спросила Пустыня.
Спросила бы что полегче… Время — это встречный ветер, который по песчинке сдувает жизнь, — ответил я, как умел.
— Это понятно. Это у нас каждый день, — сказала Пустыня.
— А чём я тебе нравлюсь? — спросила Пустыня.
Я не говорил, что она мне нравится, но, очевидно, это подразумевалось. На такие вопросы нужно отвечать быстро, колебание может быть воспринято как ответ.
— Мне нравится, что у тебя такие широкие горизонты. Что хорошо видны восход и закат.
— А что ты больше во мне любишь, восход или закат?
Я сказал, что больше люблю закат. Чтоб любить восход, надо рано вставать, а на закате можно хорошо выспаться.
Она спросила: почему закат и восход никогда не встречаются? Да, сказал я, они не встречаются в силу определённых обстоятельств, но они тянутся друг к другу. Рассвет к закату, закат — к рассвету.
— Я тебе даже больше скажу. Можно, я тебе больше скажу?
— Да, да, скажи больше, — пылко сказала Пустыня.
И я сказал.
У нас один Закат говорил, что в другой жизни будет рассветом. Он очень на это рассчитывал.
Над ним смеялись: в какой жизни, чудак! Ты посмотри, куда уходишь. Ты же уходишь в ночь. Понимаешь? В ночь!